На третий день ко мне пришел Гурка. Окаменевший, он сидел на краю кровати и искал, что сказать. Я предложил поговорить о чем-нибудь приятном. Гурка ухватился за эту ниточку. Мы вспоминали старые времена в Ганновере, походы в кино и на вечеринки. Как вдруг эта болтовня стала меня тяготить. Вместо того чтобы вселить в меня силы, воспоминания о счастливом прошлом донесли до моего сознания всю неопределенность будущего.

Гурка долго сидел рядом со мной. По ночам я молился о том, чтобы когда-нибудь мы снова встретились и вместе пережили счастливые моменты.

Потом приехали мама и сестра. Мы давно не виделись. Обе тихо плакали, а я неотрывно рассматривал белый потолок палаты. Тишина удручала.

После первого курса организм снова длительное время промывали. Я отдыхал от химиотерапии. Почувствовав себя лучше, я поднялся и пошел к Мустафе. На его месте лежал какой-то мужчина.

– Твоего друга позавчера перевели в отдельную палату, – сказал один из пациентов. – Боюсь, его дела совсем плохи.

От медсестры я узнал номер палаты, где теперь лежал Мустафа. Я уже собирался войти к нему, как меня потянули за рукав.

– Вы не видите белый крест на двери? Туда можно только родственникам.

Нет, креста я не видел. Но я знал, что это значит. В двойной схватке против рака и инфекции даже у крепкого Мустафы не хватило сил. Прошлой ночью он умер. Я сдержал слезы, постарался сосредоточиться. Сидя на скамейке в коридоре среди тошнотворных звуков и запахов, я безмолвно прощался с другом и желал ему мирного пути в иную жизнь.

Перед следующим курсом химиотерапии меня опять на пару дней отпустили домой. Лаура забрала меня из больницы, недавно она купила подержанную машину. Мы сделали кружок по прибольничному парку. Хотя мне уже несколько дней можно было выходить на свежий воздух, удалось сделать это только сейчас. Без капельницы, но зато с подругой. Я наслаждался чистым воздухом, ароматом растений и теплым сентябрьским солнцем.

Когда я вошел в бистро, наступила тишина. Все завсегдатаи были в курсе моей болезни. Нацепив на лицо самую милую из своих улыбок, я непринужденно прошел между столиками, поприветствовал всех и угостил выпивкой за свой счет.

– Привет, Сали, отлично, что ты снова с нами!

– Ну, все хорошо?

– Иди сюда, выпей вместе с нами.

Каждый вел себя так, словно все было как обычно, никто не смел открыто заговорить со мной о болезни. Ситуация напрягала и меня, и других. Незаметно я удалился.

Я осмотрелся в погребе и на кухне и по телефону заказал еще напитков. Рутинные дела меня успокоили.

– Вот это настоящий шеф! – обрадовалась Лаура.

Но уже в следующее мгновение, когда я собрался подмести на кухне, у меня перехватило дыхание, и я рухнул на пол.

– Вызови «Скорую»! – донесся до меня крик Лауры.

К счастью, я быстро пришел в себя.

– Все в порядке. Такое может быть. Уже бывало в больнице.

Лаура посадила меня на стул. Теперь она не упускала меня из виду. И все время молчала. В который раз болезнь доказала, что сильнее моей воли.

Вечером дома я нашел карточку с эмблемой отеля, в котором работал.

– Директор желает тебе скорейшего выздоровления, – прочитала Лаура. – «Будем рады навестить вас, как только вам станет лучше».

– Чего еще выдумали? Не хочу никого видеть, – возмутился я и убежал в гостиную.

Через некоторое время в комнату заглянула Лаура и спросила, не хочу ли я пиццы со шпинатом. Я отрицательно покачал головой и уставился в стену. Меня не тронуло, что Лаура приготовила мое любимое блюдо.

– Давай лучше составим завещание.

Обливаясь слезами, Лаура записала, как я хотел быть похоронен, как поступить с бистро и моими бедными пожитками. Она понимала, что это разумно – сделать последние распоряжения.

Следующие дни я фактически пробездельничал. С Лаурой мы съездили в оптовый магазин, но с упаковкой и выгрузкой ей помог один из сотрудников нашего бистро. Я сидел на кухне и наблюдал за каждым движением молодого повара, который оказался неожиданно хорош и работал профессионально. Я должен был бы радоваться этому, но чувство ненужности душило любую положительную эмоцию. На кухню постоянно заглядывала Лаура, рассказывала о посетителях и проверяла, не принялся ли я тайком за готовку.

Ее никто не смог бы заменить здесь. Она вела все дела, занималась закупками, следила за производством, за персоналом, обслуживала гостей, а еще приглядывала за мной. Она уверяла меня, что не стоит беспокоиться по поводу кафе, с ним все в порядке. В то время как меня одолевало чувство безнадеги, она была мужественной и уверенной в себе. Когда я был слаб, она становилась вдвое сильнее. Удивительная женщина.

Второй курс химиотерапии был еще тяжелее, чем первый. Процедуры были мне известны: ЦВК, неделя промывания, неделя высоких доз цитостатиков, опять неделя промывания. На этот раз побочное действие было просто убийственным. Вдобавок к тошноте и слабости по всему организму распространились грибок и воспаление. Кожа шелушилась, повсюду образовались гнойные узлы, казалось, я гнию заживо.

В то время как другие могли отвлечься на чтение и просмотр телепередач, я был предоставлен исключительно сам себе. Я часто вспоминал Мустафу, и жалость к нему переродилась в зависть. Какой смысл в борьбе? Такова твоя судьба – умереть сейчас, говорил я себе. Смирись!

Я не хотел, чтобы Лаура видела меня в столь плачевном состоянии, поэтому запретил ей появляться в больнице. Я отключил телефон. Единственным, что связывало меня с внешним миром, была бухгалтерия, которую я продолжал вести. Как одержимый я рисовал колонки цифр в своем блокноте.

К концу второго курса химиотерапии я сильно истощал, число лейкоцитов снизилось до опасных показателей, иммунная система была разрушена. Как в трансе, я разговаривал сам с собой и не реагировал на окружающий мир. Я заметил, что в палате все чаще появляется Лаура. Она стояла рядом, но нас разделяли километры. Когда мне немного полегчало, мы иногда молча гуляли по парку. Мой взгляд всегда упирался в землю. Потом Лаура приводила меня в палату, не говоря ни слова, укладывала на кровать и накрывала одеялом. Часто она еще долго сидела рядом.

В свой следующий мини-отпуск я только раз заглянул в бистро. На складе царил беспорядок, я отвернулся, чтобы не видеть этого. Оставшиеся полдня я одиноко гулял по улицам. Была середина октября, листва шуршала у меня под ногами. Я спрашивал себя, дотяну ли до Рождества. Правда, с каких это пор Рождество имело для меня значение? Что-то новенькое. И не решил ли я недавно отдаться в руки судьбы? Свежий гамбургский осенний бриз проветрил мою голову, помог упорядочить мысли и чувства. Нужно признать: во мне еще теплилось желание жить. И я начал строить планы.